Приезжая в деревню весной, летом, я всегда старался чаще встречаться с дедом Иваном. Дед доживал свой век недалеко от моей хаты. Ему уже было за восемьдесят. Жил он один, дети и внуки были в городе и наезжали только изредка, чтобы что-то привезти из съестного, что-то помочь. Часто такие наезды были приурочены ко дню получения пенсии деда. Так что, после наезда ему оставались крохи. Дед уже почти ничего не садил и ничего не держал из живности. Недалеко был сельский магазин, и всё самое простое и необходимое для остатка жизни он покупал в нём. Хлеб грубого помола, тощие сосиски и чай, напоминающий помои, кое-что из пищевой мелочи – вот примерно была вся его еда. Здоровье деда уже было неважное, но он упорно сопротивлялся неизбежному, ходил часто с палочкой, иногда без неё, засиживался на лавке возле дома. Несмотря на преклонный возраст, дед всё же иногда прогонял через себя рюмашку-другую водочки для того, чтобы кровь бежала по телу быстрее, как он выражался, и тогда смачно закуривал дешёвые сигареты.

Понимая такую ситуацию, я всегда стремился подкормить деда и как-то его подбодрить разговорами. А дед любил рассказывать о старой жизни, его высказывания были откровенно поучительными, краткими, но информативно ёмкими. Как человек не пьющий и некурящий, я, тем не менее, не мог себе отказать в нарушении этого правила ради деда. И на этот раз захватил с собой пару бутылок дороговатой водки отличного качества и несколько пачек мягкого "Dunhill”. Как всегда, первая майская ночь в деревне на свежем воздухе после пыльного города была бессонной, и я выпил совсем немножко и выкурил одну сигарету. Подумалось – небольшая разминка не помешает. Задремал только в машине под тихие звуки любимой романтической музыки.

На следующее утро я захватил с собой всё необходимое и пошёл к деду. Подходя к дому, увидел его в окне. Дед сидел в комнате и смотрел в окно, это было частое его занятие. Мы махнули друг другу руками и я, зайдя в сени, открыл дверь. Дед подошёл ко мне без палочки, мы тепло поздоровались. Его рука была шершавой и холодноватой. Я молча показал ему пакет, дед всё понял, и мы сели за стол перед окном.

Я разложил хорошую закуску, поставил бутылку. Достал охотничий швейцарский нож, нарезал сыровяленой колбаски, ветчины, свежие помидоры и огурцы. К деликатесу мы пододвинули куски хлеба грубого помола, лежавшие на неубранном столе, сваренную в мундирах холодную картошку, пару сосисок, зелёный подвявший лук и солонку крупнозернистой соли с мокрыми пятнами от капель воды в некоторых местах. Всё лежало на грязноватом деревянном столе, застеленном кусками газет, рядом стояло несколько старых алюминиевых мисок с остатками какой-то похлёбки, алюминиевая кружка с недопитым чаем, разбросаны были вилки и ложки, стояла старая пепельница. Дед пододвинул две небольшие рюмки, одну себе, другую мне.

Я молча налил по чуть-чуть, не более, наверное, грамм по 50:

- Ну, дидо, шоб всэ було добрэ!
- Эээх, скулько тут ужэ осталос! Шо гэто за жызнь.
- Нычого дидо, Бог дае, надо жыты.

Стукнув рюмками, мы выпили. Я закусил кусочком хлеба и лука, опустив его в солонку. Затем принялся за картошку. Дед взял мой нож и с любопытством его оглядел. Хмыкнув, он нарезал себе колбаски маленькими кусочками. У деда были вставные зубы, и он с трудом пережёвывал пищу. Мы дрябнули ещё несколько раз, молча глядя друг другу в глаза и всё понимая. Когда немного развезло, я достал по сигарете. Помогая деду прикурить с помощью зажигалки, снова отметил для себя интересную особенность. Дед, куря сигарету, держал её особым образом. Зажав большим и указательным пальцем левой руки, он подносил её ко рту ладонью, обращённой к себе. Манера была очень веской и внушительной, в ней сквозило достоинство и основательность, вызывавшие уважение. Затягивал он нечасто, а пепел аккуратно и медленно обтряхивал указательным пальцем правой руки. Иногда он держал сигарету направленной в другую сторону, тогда пепел стряхивался мизинцем левой руки:

- Эээх! Ныма того, шо раньш було!
- А шо, диду, раньше было лучше?
- А якжэ, гэтой заразы ны було, так казалы наши диды, - и он показал на водку и сигареты.
- А откуда гэто прышло?
- А гэто хто-то хытрый нам подкынув, гэты наркотик.

Дед смалил где-то с десяти лет, не переставая. "Вот это здоровье!” – думал я, глядя на его года. Ещё ребёнком, он летними ночами стерёг коней на болоте и говорил, что один раз так натянулся махорки, что не дойдя домой, свалился под забором и его всего рвало. Потом моя память оказалась за рекой, где мы косили сено. Дед в средних ещё годах был одним из лучших косарей. Только намучившись, догоняя его, я научился быстро косить. Клепал он косу также быстро и основательно:

- Дидо, а раньше река была шире, глубже и рыбы в ней было больше?
- А якжэ. По ий мы и лис сплавлялы и на воды спалы.
- Як то на воды спалы?
- А на плоту, на лози и соломы.
- Аааа…

Так незаметно прошёл час-два. Чтобы не утомлять деда, я, попрощавшись, ушёл к себе. Дед же прилёг отдохнуть. На следующий день дед сам пришёл ко мне и сказал, что у него есть своя водка. Дед был гордым, он обязательно отвечал тем же. Отказаться было невозможно. Я сгрёб остальные припасы в чёрный пакет, и мы с дедом пошли к нему. На столе мало что изменилось. Пока дед наливал свою водку, я незаметно поставил свой пакет ему в шкафчик. Водка деда была крепкой по-мужски. Мы выпили по чуть-чуть два раза и дед снова разговорился:

- Эээх! Чы гэто жызнь? Мучэнне однэ. Мучывса, а нэ жыв.
- А шо так, дидо?
- А каждый глядыть на тыбэ козлом, каждый – тулько собы. Хто быв у власти – жыв, а нэ у власти – мучывся.
- Ну, то ж, дидо, всэ трэба и власть тожэ.
- Хаты раньшэ стоялы ныбы пальцы на руци. Пэрэплэтэнными пучынами соломы крылы хаты, да так, шо 25 лит стоить и дожж ны бэрэ.
- Дидо, а откуда гэты такыи слова появылыс у нас?
- А гэто из покон выков було – гэто из руда идэ.
- Из рода, дидо?
- А якжэ. Чы ты русскы, чы бэлорус, чы украинэц, чы поляк – уси мы из одного руду пошлы. И язык був одын.

Я налил по третьей:

- Диду, так давайтэ выпьемо за славян!
- О! То за гэтэ я выпью! Ныхай костьми в зэмлю лягу, алэ выпью! – и у него в глазах мелькнула слеза.
- Ну-ну, диду, дэржысь, - я сжал ему руку.
- Эээх! Дружбы ныма – потому такы мы слабы.
- Единства ныма, диду.
- Дружбы ныма и вси нас бьють як зайцэв.

Мы закусили и вышли на улицу. Я шёл за дедом, пустив его вперёд. Дед подошёл к лавочке. Мы сели и закурили:

- Дидо, Вы казалы, что на моглыцах попадалыс вэльмы вэлыкыи косты?
- А якжэ. Раний, як копалы могылы, находылы их. Раньшэ нашы люди булы вэлыкы и сыльны, бульш чым два мэтра.
- Дидо, чы то мы вырождаемся?
- Е такэ. И жонноччыны сталы у нас нэ чысты. Но всю рувно, всэ потом будэ за намы.
- Возрождение?
- А якжэ! Костьми ляжэм, а потом огнём встанэм.

Мы молча докуривали сигареты и смотрели вдаль неба. Уже вечерело. Попрощавшись с дедом, я пошёл к себе. И внутри растекался Огонь Веры в Возрождение Славян. Придут времена, наши светлые времена! Мы найдём своих прекрасных, неосквернённых, девственных женщин, каждый – свою Единственную. И Святая Кровь возродится! Дух Славян Непобедим!

2010

 

Дж.: http://www.proza.ru